в поисках счастья
"-- Ничего не иметь, ничего не желать, ни к чему не
стремиться, ничего не бояться, а меньше всего -- телесной
смерти,-- говорил старик.-- Как иначе можно жить в этом
скорбном мире, где ложь громоздится на ложь, где все клянутся,
что хотят помочь друг другу, но помогают только умирать.
-- Это не жизнь, а бесплотная тень ее,-- возражал Ходжа
Насреддин.-- Жизнь -- это битва, а не погребение себя заживо.
-- Что касается внешней телесной жизни, то слова твои,
путник, вполне справедливы,-- отозвался старик.-- Но ведь есть
еще и внутренняя, духовная жизнь -- единственное наше
достояние, над которым не властен никто. Человек должен
выбирать между пожизненным рабством и свободой, что достижима
лишь во внутренней жизни и только ценой величайшего отречения
от телесных благ.
-- Ты нашел ее?
-- Да, нашел. С тех пор как я отказался от всего излишнего
-- я не лгу, не раболепствую, не пресмыкаюсь, ибо не имею
ничего, что могли бы у меня отнять. Разве мою старческую
телесную жизнь? Пусть возьмут; говоря по правде, я не очень ею
дорожу... Вот -- гробница Турахона; муллы не любят его, стража
преследует его почитателей, но я, как видишь, не боюсь открыто
служить ему,-- вполне бескорыстно, из одного лишь внутреннего
влечения.
-- Что бескорыстно, я вижу по твоей одежде,-- заметил
Ходжа Насреддин, указывая на халат старика, неописуемо рваный,
пестрящий заплатами, с бахромою внизу -- сшитый как будто из
тех ленточек и тряпочек, что висели вокруг на деревьях.
-- Я не прошу многого от жизни,-- продолжал старик.-- Этот
рваный халат, глоток воды, кусок ячменной лепешки -- вот и все.
А моя свобода всегда со мною, ибо она -- в душе!
-- Не в обиду тебе, почтенный старец, будь сказано, но
ведь любой покойник еще свободнее, чем ты, ибо ему вовсе уж
ничего не нужно от жизни, даже глотка воды! Но разве путь к
свободе это обязательно -- путь к смерти?
-- К смерти? Не знаю... Но к одиночеству -- обязательно.
Помолчав, старик закончил со вздохом:
-- Я давно одинок...
-- Неправда! -- отозвался Ходжа Насреддин.-- В твоих речах
я расслышал и боль за людей, и жалость к ним. Твоя жалость
будит отголосок во многих сердцах,-- значит, ты не одинок на
земле. Живой человек одиноким не бывает никогда. Люди не
одиноки, они -- едины; в этом -- самая глубокая истина нашего
совместного бытия!
-- Утешительные выдумки! От холода, ветра, дождя люди
защищаются стенами, от жестокой правды -- различными выдумками.
Защищайся, путник, защищайся, ибо правда жизни страшна!
-- Защищаться? Нет, почтенный старец,-- я не защищаюсь, я
нападаю! Везде и всегда я нападаю, в каком бы обличье ни
предстало мне земное зло! И если мне суждено пасть в борьбе,
никто не скажет, что я уклонялся от боя! И мое оружие перейдет
в другие руки,-- уж я позабочусь об этом!"
Леонид Соловьев "Повесть о Ходже Насреддине"
стремиться, ничего не бояться, а меньше всего -- телесной
смерти,-- говорил старик.-- Как иначе можно жить в этом
скорбном мире, где ложь громоздится на ложь, где все клянутся,
что хотят помочь друг другу, но помогают только умирать.
-- Это не жизнь, а бесплотная тень ее,-- возражал Ходжа
Насреддин.-- Жизнь -- это битва, а не погребение себя заживо.
-- Что касается внешней телесной жизни, то слова твои,
путник, вполне справедливы,-- отозвался старик.-- Но ведь есть
еще и внутренняя, духовная жизнь -- единственное наше
достояние, над которым не властен никто. Человек должен
выбирать между пожизненным рабством и свободой, что достижима
лишь во внутренней жизни и только ценой величайшего отречения
от телесных благ.
-- Ты нашел ее?
-- Да, нашел. С тех пор как я отказался от всего излишнего
-- я не лгу, не раболепствую, не пресмыкаюсь, ибо не имею
ничего, что могли бы у меня отнять. Разве мою старческую
телесную жизнь? Пусть возьмут; говоря по правде, я не очень ею
дорожу... Вот -- гробница Турахона; муллы не любят его, стража
преследует его почитателей, но я, как видишь, не боюсь открыто
служить ему,-- вполне бескорыстно, из одного лишь внутреннего
влечения.
-- Что бескорыстно, я вижу по твоей одежде,-- заметил
Ходжа Насреддин, указывая на халат старика, неописуемо рваный,
пестрящий заплатами, с бахромою внизу -- сшитый как будто из
тех ленточек и тряпочек, что висели вокруг на деревьях.
-- Я не прошу многого от жизни,-- продолжал старик.-- Этот
рваный халат, глоток воды, кусок ячменной лепешки -- вот и все.
А моя свобода всегда со мною, ибо она -- в душе!
-- Не в обиду тебе, почтенный старец, будь сказано, но
ведь любой покойник еще свободнее, чем ты, ибо ему вовсе уж
ничего не нужно от жизни, даже глотка воды! Но разве путь к
свободе это обязательно -- путь к смерти?
-- К смерти? Не знаю... Но к одиночеству -- обязательно.
Помолчав, старик закончил со вздохом:
-- Я давно одинок...
-- Неправда! -- отозвался Ходжа Насреддин.-- В твоих речах
я расслышал и боль за людей, и жалость к ним. Твоя жалость
будит отголосок во многих сердцах,-- значит, ты не одинок на
земле. Живой человек одиноким не бывает никогда. Люди не
одиноки, они -- едины; в этом -- самая глубокая истина нашего
совместного бытия!
-- Утешительные выдумки! От холода, ветра, дождя люди
защищаются стенами, от жестокой правды -- различными выдумками.
Защищайся, путник, защищайся, ибо правда жизни страшна!
-- Защищаться? Нет, почтенный старец,-- я не защищаюсь, я
нападаю! Везде и всегда я нападаю, в каком бы обличье ни
предстало мне земное зло! И если мне суждено пасть в борьбе,
никто не скажет, что я уклонялся от боя! И мое оружие перейдет
в другие руки,-- уж я позабочусь об этом!"
Леонид Соловьев "Повесть о Ходже Насреддине"